В России пройдут концерты The Thurston Moore Band — новой группы лидера Sonic Youth Терстона Мура. Мур не впервые приезжает в нашу страну и в интервью с Rolling Stone показал себя настоящим знатоком русской музыки и литературы — для западных музыкантов первой величины это, в общем, редкость. Интерес Терстона к русской музыке привел его к сотрудничеству с Павлом Додоновым — одним из самых заметных деятелей российской электронной сцены, чей диапазон простирается от эмбиента до нойза.
Впрочем, Додонов уделяет не меньшее внимание гитаре: в статье о нем в Википедии можно прочитать, что он — владелец более чем 25 инструментов, которые постоянно использует в своих импровизационных выступлениях. Широкой публике Павел больше всего известен как соавтор Дельфина, работавший с ним на нескольких альбомах и во многом ответственный за его переход к новому звучанию: было это в то время, когда Дельфин чуть ли не в одиночку представлял новую русскую интеллектуальную музыку. Накануне московского выступления Додонова с Муром RS поговорил с Павлом о любви к Sonic Youth, гармонии шума и чувстве моря.Как вы познакомились с Терстоном Муром? Мы знаем, что он один из ваших любимых гитаристов — когда вы начали слушать Sonic Youth?
У меня есть друг, который живет в Лондоне. Он букинг-агент. Собственно, именно он помог российской стороне в переговорах с менеджментом Мура. А я через него передал свои записи. Мур послушал их и сразу сказал, что я могу выступить на концерте в Москве.
Sonic Youth — да, по большому счету, моя любимая группа. Первый раз я их услышал лет в 16. Это где-то 1996–1997 год. У меня появилась кассета, на которой были два альбома — «Washing Machine» и «Experimental Jet Set, Trash And No Star». И вот это было реальным откровением для меня, настолько это было мощно, настолько необычно.
Это полностью перевернуло мое музыкальное мышление как гитариста. Я совершенно по-другому стал к музыке подходить: стал очень много экспериментировать, пытаться делать музыку с помощью звуков и шума, а главное, совсем отошел от традиционной песенной формы — припев, куплет, мне это стало совершенно неважно. Я жил тогда еще в родном городе Снежногорске. Это закрытый город недалеко от Мурманска. Ну и вся эта окружающая меня действительность, пейзажи местные, они идеально визуализировали нойз-музыку. И наоборот тоже: влияли и на меня, и на то, что я тогда начал писать. В общем, так все сложилось в одну картинку.Это первая ваша коллаборация с западным музыкантом?
Была еще история с Омаром Родригесом-Лопесом. Мы познакомились после его концерта в Москве, пообщались отлично, я предложил записать вместе что-то. Он очень заинтересовался. А позже, когда он приехал в Москву уже с Mars Volta, мы снова встретились и решили довести все до конца, поехали к нам на студию. Правда, он был как-то не очень настроен в тот день. Но мы все равно записали две тридцатиминутные импровизации. Я не знаю английского, и, по сути, мы общались только при помощи музыки, импровизируя вместе. Потом мы как-то эту историю слили. Но вот два трека так и лежат на жестком диске у нас. Пусть лежат. История все равно хорошая.
Случается ли, что импровизация на сцене «не идет»? Что вы тогда делаете?
Включаю «дилэи», и они все выруливают. Ну, это шутка, конечно. На самом деле пытаюсь выйти из этой ситуации любыми способами.
А вообще это такой страшный сон, если не получается. Для меня в принципе мои сольные выступления — большой стресс и вызов самому себе. Такой лифт на запредельный этаж. Хотя вот что важно, по мне: даже если не идет как-то импровизация и все валится из рук, это все равно мощно, эмоционально, честно и по-настоящему Это не подготовленное же что-то, а скорее из области перформанса. И это про эмоцию здесь и сейчас. Так что продолжаю играть.
Павел Додонов, фото Антона Бунденко
Рождаются ли у вас в голове клипы при импровизации?
Нет, при импровизации у меня нет никакой картинки в голове. Только звук. Я не думаю в этот момент. Это переходит в область только эмоций и чувств. Импровизация как монолог. Энергия. В голове черная дыра в этот момент.
А когда вы слушаете чужую музыку?
Чужая музыка меня скорее может вдохновить на сочинение своей. Идеи какие-то. Но это не в области визуального.
У вас есть нойз-композиции. Как вы понимаете, что такая композиция удалась? Есть ли у шума своя гармония?
Обычно я записываю импровизации, потом отслушиваю их. И где-то из тридцатиминутной импровизации получается две-три композиции в итоге, когда потом редактируешь и убираешь ненужные куски. На самом деле, отслушивая и редактируя материал, я порой поражаюсь, что это вообще я сделал, как я мог такое записать, придумать. Это и есть критерий для меня, наверное. Материал также может лежать какое-то время. Если через полгода я лезу его послушать и если он для меня по-прежнему актуален, то я точно его оставляю.
А что касается гармонии шума — да, конечно, есть гармония. Из хаоса и рождается гармония. Это как во вселенной взаимодополняющие и никогда не прекращающиеся процессы — созидание и разрушение. Для меня это определение нойз-музыки.
На вас оказало влияние подготовленное фортепиано Кейджа?
Нет.
Когда слушаешь вашу музыку, часто возникает ощущение моря. Вы любите море?
Я очень люблю море, океан. Вообще водную стихию. Шум океана — тот же нойз. У меня есть альбом «Soul Trees Soul Whales», я написал его под впечатлением от книги Кэндзабуро Оэ «Объяли меня воды до души моей...». Там главный герой общается с душами деревьев и душами китов. Когда мне удается побывать там, где большая вода, то это очень вдохновляет.
Свежие комментарии