АВТОР ТЕКСТА: АНТОН МАСКЕЛИАДЕ
В Петербурге и Москве в начале ноября пройдут концерты The Thurston Moore Band. Это первый визит Мура в Россию после распада Sonic Youth. Впервые Мур, признанный одним из величайших рок-гитаристов современности, побывал в России еще в 1980-х и может считаться едва ли не главным экспертом по нашей стране в среде рок-корифеев.
Звонок застает ньюйоркца Мура в Лондоне — одном из его любимых городов, куда он не так давно перебрался жить; вместо запланированных пятнадцати-двадцати минут разговор длится целых сорок, и мы успеваем обсудить русскую поэзию, возможность исполнения Муром песен Sonic Youth и музыку российского авангардиста Павла Додонова, которого Терстон сам пригласил принять участие в своих шоу.Вы привозите в Россию The Thurston Moore Band — ваш самый новый состав. Это настолько же серьезно, как Sonic Youth и Chelsea Light Moving?
Я отношусь к этой группе настолько же серьезно, как в любой другой, в которой работаю. Думаю, что для меня это самая основательная группа с тех пор, как прекратили играть Sonic Youth. У Chelsea Light Moving всегда был «переходный» характер между Sonic Youth и более прямолинейной сольной музыкой. Chelsea Light Moving выросли из моего тура в поддержку альбома «Demolished Thoughts». Музыка на нем была скорее акустической, и в этот долгий тур я поехал с двумя гитаристами-двенадцатиструнниками, ударником, арфисткой и скрипачкой. Мне это очень понравилось, но через некоторое время мне захотелось все-таки подключить к усилителю электрогитару, поэтому я слегка изменил состав музыкантов из тура «Demolished Thoughts» в самую настоящую ноу-вейвовую рок-группу. Это была просто группа, демократичная группа: мы запрыгнули в автобус и стали ездить и играть. Но я знал, что скоро мне уезжать из Нью-Йорка в Лондон, так что мы записали один альбом, и надо было двигаться дальше.
The Thurston Moore Band — определенно более серьезное предприятие. Здесь я с толком подхожу к написанию песен: для Chelsea Light Moving я писал гораздо быстрее, такова уж была природа той группы: набросал что-то, и готово. Это, конечно, один из аспектов музыки, которые я люблю, но мне также важна и серьезная работа, работа с гитарой, мне нравится делать что-то подолгу, знакомиться с музыкантами и создавать песни.
Это сейчас ваш единственный проект? Или есть еще какие-то параллельные коллаборации?
Я довольно много занимаюсь свободными импровизациями, поэтому часто меня можно увидеть на концертах с такими импровизаторами, как лондонский ударник Стив Нобл, шведский саксофонист Матс Густафссон или японец Merzbow. Мне очень нравится играть такое, я делаю это постоянно. Иногда я принимаю участие в чужих проектах, если попадается хороший шанс на интересное сотрудничество. Но главный мой интерес — существование моей группы, группы, которая по-настоящему проливает свет на ту музыку, что я пишу. Я не знаю, как эту группу называть, поэтому просто назвал ее своим именем. Мне название The Thurston Moore Band не очень нравится, надо сократить просто до Thurston Moore. Сначала я хотел назвать ее Thurston Moore & The Anti-Money Band. Но, наверное, оставлю так. Я знаю, что многих это вводит в заблуждение: люди приходят и думают, что сейчас будет фидбэк, нойз и я расколочу пианино. А тут вдруг выходит группа и играет нормальные песни.
У вас было множество коллабораций — с Йоко Оно, с другими прекрасными музыкантами. С кем вам больше всего понравилось играть?
С Йоко Оно я только что играл в Нью-Йорке. Это было великолепно. Я очень люблю играть с ней, потому что ее эстетика всегда была мне по душе: освобождение музыканта, во всех контекстах. Это сильно связано с работой Джона Кейджа, который был ее хорошим другом. Так что мне очень нравится играть с Йоко Оно, но это бывает редко. Мне очень нравится играть с саксофонистом Матсом Густафссоном, у нас с ним образуется прочная связь. Получается импровизация, при этом мы отдаем себе отчет в истории подобной музыки, у нас общие принципы. В Лондоне есть гитарист старше меня, его зовут Джон Рассел, мы с ним импровизировали на акустических гитарах, экспериментировали с нойзом. Я люблю играть с ударниками, мне нравится, как гитара взаимодействует с их ритмическими концепциями. Я уже говорил об ударнике Стиве Нобле. Он прекрасный музыкант, работал с такими людьми, как Дерек Бэйли и Алан Паркер. Он много играет с Петером Брётцманном — гениальным немецким саксофонистом-импровизатором.
Я знаю, что название Chelsea Light Moving связано с Филипом Глассом. Вы любите его музыку?
По-моему, Гласс чудесный. Он сейчас, как я недавно узнал, занимается новым проектом: связывает музыкальные произведения с литературными. В частности, он использует мое стихотворение 20-летней давности, вышедшее в небольшом сборнике «Alabama Wildman». Я очень этому обрадовался. Еще я хочу поскорее прочитать книгу его воспоминаний, историй о том, как он писал свою музыку, он только недавно ее выпустил. Он — интересная фигура на нью-йоркской музыкальной сцене, в истории нью-йоркской музыки. Он существует вне границ общепринятого, вне стандартов музыкального сообщества. Он и писал, и продолжает писать очень радикальную музыку. Ему интересна та музыка, которая говорит только о красоте, об уме. Мне это нравится, это вдохновляет. Он, конечно, один из нынешних великих композиторов.
Вам интересно соединение академической музыки с роком? Вы, может быть, слышали, что недавно в Москве выступал Джонни Гринвуд с оркестром. Что вы думаете о таких экспериментах?
По-моему, это здорово. Меня очень интересуют такие исследования, расширение границ, мне интересно работать с симфоническими аранжировками. Мне очень хочется использовать классическую перкуссию, струнные, духовые в своих композициях. Я бы с удовольствием организовал и такие концерты. Меня останавливает только денежный вопрос: такое шоу дорого стоит, нужно платить всем музыкантам. Словом, бюджет — единственное препятствие. Я не знаю, как это удается Джонни Гринвуду, но я думаю, что его готовы поддерживать многие — просто из-за его реноме как гитариста Radiohead и автора саундтреков к фильмам. А у меня нет такой финансовой возможности, так что это просто мечта (смеется).
Терстон Мур, фото Matador Records
Но мне, между тем, очень нравится традиционный рок-состав: две гитары, бас, ударные, вокал. Это прекрасная традиция, и я рад, что начал работать в этом контексте и что у меня это получалось. Я только что закончил с группой очередную пластинку, и вошедшие туда вещи — масштабнее, они лучше проработаны, дороже звучат. Дополнительная инструментовка им бы очень подошла, особенно симфонические инструменты. Может быть, когда-нибудь представлю такую программу в Москве.
Вы по-прежнему не хотите играть в Израиле?
Я не хочу играть там, где... Это никак не связано с моими представлениями... с моим пониманием аспектов рас, религий. Это меня вообще не волнует. Меня волнует насилие, поддерживаемое конкретной политической администрацией. Люди организуют бойкот, чтобы выступить против этого и попытаться... создать ненасильственные способы противостояния. Я чувствую, что должен уважать это. Это единственное место в мире, где такое существует. Если бы такое происходило в Мексике, я не поехал бы в Мексику. Если бы такое было в России, я не поехал бы в Россию. Речь о том, чтобы выступить против притеснения. Но вообще-то я был в Израиле. У меня есть израильские друзья, близкие мне люди. Так что я не против Израиля, я против репрессивных действий администрации Нетаньяху. Вот и все.
Что вы думаете о движении Black Lives Matter? Может ли оно что-то изменить?
Я думаю, что это замечательное движение. Все протестные движения против насилия и политических притеснений очень важны. Прекрасно, что они возникают. Я, например, пытаюсь предлагать людям литературу, которая рассказывает о том, как на мир повлияет глобальное потепление. Я сотрудничал с людьми, которые привлекают к этой проблеме внимание. Их проект называется Pathway To Paris, его организовала дочь Патти Смит — Джесси. Когда я приеду в Россию, у них как раз будет большое сборище в Париже: там будут Патти, Фли. Они распространяют информацию о климатической ситуации, о безответственной политике, которая вредит экологии.
Я, впрочем, не такой уж активист, я не бегаю на все демонстрации. Мне кажется, такого должно происходить больше, я принадлежу к поколению, которое распространяет информацию в Сети. Но есть разница между тем, чтобы делиться чем-то онлайн, и действительно выходить на улицу, участвовать в протестах. Думаю, что настоящей активности станет больше, потому что на улицах становится страшно. На улицах, знаете ли, опасно! (Смеется.)
Вы уже дважды приезжали в Россию. Расскажите, пожалуйста, свой самый любимый связанный с Россией случай. Чего вы ожидаете на этот раз?
Я впервые был у вас еще при Советском Союзе, в 1988-м. Потом я вернулся к вам в 2007-м с Sonic Youth. Обстановка изменилась до неузнаваемости. Стало гораздо больше западного влияния. Мне понравилось, что общество стало психологически раскрепощенным. Но это очень быстрое впечатление иностранца, полученное всего за два дня. Я хочу вернуться, потому что помню, что концерт в прошлый раз был отличный, и общение с поклонниками тоже. Мне жаль, что у меня будет мало времени в России: прилечу в Петербург, потом сяду на поезд до Москвы, а на другой день уже надо будет улетать. А хотелось бы поездить — может быть, сделать турне, посмотреть Москву.
После переезда в Лондон мне стало проще ездить по миру. У тех, кто живет в Америке, есть огромное пространство, но я чувствовал себя оторванным от остального мира. Надо сказать, Америка — довольно странное пространство, там много дикого. Можно купить пистолет и пойти перестрелять кучу народу. Вот почему я больше там не живу.
На вашем концерте будет играть Павел Додонов. Мы слышали, что вы сами его выбрали. Что вам понравилось в его музыке? Хотите ли вы с ним как-то посотрудничать?
Я был бы рад поиграть с ним, если ему это интересно. (Смеется.) Мы об этом не говорили! По-моему, у него замечательная музыка, но я ведь не знаком с ним лично, у нас будет первая встреча. Будем развивать отношения постепенно. (Смеется.) Может быть, запишем вместе кассету в гримерке!
Вообще меня очень интересует русская музыка. Некоторое время я фанател от русского блэк-метала: мне казалось, он совершенно особенный. Супер-холодный, супер-отстраненный — я говорю об атмосфере. И еще я фанат Pussy Riot. О них говорят как об активистах, перформерах, но, честно, мне действительно нравятся их песни, их музыка. (Смеется.) Pussy Riot, конечно, не выпускали альбома per se, потому что они скорее активисты.
А почему у вас особое отношение к блэк-металу?
Потому что мне интересны маргинальные, нетрадиционные подходы к музыке. Блэк-метал — это очень интересно, потому что он с самого начала был против идеи того, «что такое музыка». Ему неинтересно быть музыкой, смешиваться со всей той ерундой, которую называют музыкой. И это интересно с точки зрения звука. Мне любопытна и его эстетика. Такие команды, как Gravesite... Потрясающие группы! И они хотят говорить о темном состоянии человека, о язычестве, об уничтожении... Возникает неуютное чувство, что они знают, что творится у людей в сознании, залезают туда. Слушать эту музыку — все равно что ходить в какое-то пугающее, но любимое место. И, конечно, во всем этом есть много театральности. Странно вообще, что все эти музыканты живы — они все должны были давно умереть! (Смеется.) В России, например, была группа под названием Misanthropic Poetry. Какое название! Мне нравится, что такие группы соответствуют своим названиям. Вот, например, была еще группа Nighthatred («Ночная ненависть»; группа из Люберец. — Прим. RS). Все это русские блэк-метал-группы. Я их собирал на кассетах, виниле, компактах.
Но я не люблю, когда блэк-металлисты связываются с политикой, особенно если они ассоциируют себя с национализмом: «белая гордость» и все такое. Это меня не интересует, к этому я не хочу даже приближаться. Это отвратительное дерьмо. Мне уж скорее нравятся такие блэк-металлисты, которые рассказывают, как им хочется лежать в гробу в сырой земле. (Смеется.)
Романтично!
Да, такой звук мне интересен. А бред про власть белых — нет.
У вас было много песен о поэзии, поэтах, писателях. Знаете ли вы что-то о русской поэзии?
(Пауза.) Знаете, для меня бит-поэзия всегда странным образом была связана с Россией, потому что эти поэты назывались «битники» (выделяет голосом суффикс «ник»). Так же, как «спутник»! (Пауза.) А как насчет поэзии Сергея Лаврова? Знаете такого?
Ага.
Он не опубликовал недавно кое-какую бит-поэзию? У вас есть журнал «Русский пионер» (произносит по-русски), и он опубликовал там стихи! В журнале изящной словесности! Об этом даже писали в новостях. (Министр иностранных дел РФ Сергей Лавров действительно опубликовал в этом году подборку стихотворений в «Русском пионере». — Прим. RS.) Впрочем, я думаю, в России действительно есть связь с бит-поэзией. Есть великая... великие... как его зовут — он читал с Алленом Гинзбергом? Как же его... (Возможно, Мур имеет в виду Вознесенского. — Прим. RS.) А, ну вот, был Маяковский! И еще меня всегда интересовала эта поэтесса — Цветаева. Прекрасные, прекрасные стихи!
Но знаете, насчет битников — многие из них вышли из революции. Западный мир все это вдохновляло. Я точно знаю, что Евтушенко для поэзии XX века, для Америки был очень важен. Все, кто изучают поэзию, должны знать Анну Ахматову. Я думаю, что у России... великая литературная история. Я знаю людей, которые изучают русский постмодернизм, они давали мне книги — жаль, что я не помню всех имен. Мне интересен сдвиг парадигмы во время перестройки, рождение отсюда постмодернизма. Такие люди, как Сорокин, Синявкий. Я читал еще одного русского писателя, но не помню имя. Меня его книжка просто потрясла. Я потом пришлю вам его имя.
Люди вот читают Толстого или его дочь Татьяну. По-моему, она интересный писатель. Да, все должны прочитать Толстого. И пусть прочитают Татьяну тоже. Четкая писательница.
Я видел, как вы играете музыку в поезде, это очень круто. Вы в том числе играли там песни Sonic Youth. Вы планируете играть их еще?
Нет, меня это не очень интересует. По крайней мере, не с моей нынешней группой. Я думаю, что песни Sonic Youth — это песни Терстона, Ли, Ким и Стива. И их нельзя снова сыграть так же. Получатся просто слабые копии. Вполне нормально, что их играют другие люди, но лично я их играть не хочу. Они важны мне как есть, в контексте Sonic Youth. По той же причине мы не станем играть песен My Bloody Valentine: Дебби Гудж из My Bloody Valentine играет у нас на басу. Думаю, это бы немного принизило музыку. Впрочем, кто знает? Может быть, я переработаю какие-то песни для нынешней группы, кое о чем подобном я думал. В то же время мне нужно найти самого себя вне Sonic Youth, хотя эта группа была моей жизнью. Я эту группу создал, назвал, был связан с ней — это был я, и я не хочу от этого отстраняться. Поэтому пока что я не играю эти песни: мне кажется, это по отношению к ним несколько неуважительно. Они о том, кем была эта группа, эти четверо музыкантов.
Кроме того, у меня много музыки помимо группы. Например, я играю песни с «Psychic Hearts», моего альбома 1995 года.
Терстон Мур, фото Matador Records
Хотел еще спросить вас о вашей работе с Нельсом Клайном. Я слышал, вы вернулись в студию.
Да, мы записываем новый дуэт. Но видимся мы нечасто, так что работа подвигается медленно. Нужно взяться за это как следует, надеюсь, что рано или поздно это произойдет.
Будет альбом?
Да, мы собираемся выпустить альбом на лейбле Шона Леннона Chimera.
Эй, я вспомнил того русского писателя! Он принадлежал к движению ОБЭРИУ, и звали его Даниил Хармс. Я прочитал его книгу — потрясающе! (Смеется.) И мне очень захотелось побольше узнать о Хармсе. Он работал, кажется, в 1940-е, был сюрреалистом. Они жили в такой напряженный период истории... Есть молодой русский писатель, он живет в Бруклине. Он мой друг. Его зовут Матвей Янкелевич. Слышали о нем?
Нет.
О-о, он очень интересный, возьмите у него интервью! У него свое издательство в Бруклине, называется Ugly Duckling. Он печатает поэзию. Я преподаю поэзию, у меня есть летний семинар. Он тоже один год там преподавал, и мы подружились. Я вам пришлю информацию о нем. (Матвей Янкелевич выпустил сборник произведений Хармса в своих переводах на английский. — Прим. RS.) Он крутой, и его издательство мне очень нравится. И он перевел на английский много малоизвестной русской поэзии и прозы. Я думаю, такие молодые люди, как Матвей, очень важны: они усердно переводят для тех, кто не читает по-русски. (Смеется.) Хотел бы я выучить русский! Может быть, поработаю над этим.
Свежие комментарии