Сегодня вышел новый альбом Сила «7»: собрание лирических песен, спетых страстно и при этом с большой уверенностью, которая точно отражает положение музыканта на британской сцене. Со времен «Crazy» Британия не переставала танцевать под песни Сила энергичные и медленные танцы. Русские — особенно те, кто могут позволить себе частный концерт певца, — тоже нашли в Силе родственную душу.
В интервью Льву Оборину музыкант дал понять, почему это так.Как к вам обращаться? «Сил» или «Генри»?
«Сил» подойдет.
В новом альбоме много нежности. Почему?
Нежности? Я не уверен. Это довольно эмоциональный альбом. Когда я пишу песни, то стараюсь писать «от сердца», поэтому вы и чувствуете в «7» эмоциональность.
Вы хотите сказать, что всегда поете о себе?
Да.
Не бывает такого, что песня поется от лица персонажа, маски?
Все мои альбомы — личные. Но это не значит, что они автобиографические. Песни не всегда именно обо мне. Они могут быть о других людях, связанных с моей жизнью.
Некоторые песни на альбоме, например «The Big Love Has Died», начинаются довольно спокойно, а потом звучат очень страстно. Каково вам как вокалисту справляться с таким переходом?
Когда я писал эту песню, я пытался думать как Антон Чехов. Мне была нужна драма, я добивался театрального эффекта.
По-вашему, эта песня напоминает пьесы Чехова?
Я хотел этого добиться, но не знаю, получилось ли. В любом случае, именно таков был мой замысел.
Вы имеете в виду какую-то конкретную пьесу?
Нет, скорее общее ощущение от его пьес. Ощущение того, как он писал.
У альбома насыщенное, богатое звучание современной поп-музыки, продюсерскую работу можно сравнить с тем, что делают Naughty Boy, Грег Александер, Фаррелл Уильямс. Вы снова работали с вашим другом Тревором Хорном. Его стиль продюсирования за годы как-то изменился?
По-моему, он работает довольно последовательно. Но он тот уникальный продюсер, который способен приспосабливаться ко времени.
К чему он приспособился на этот раз?
Я бы сказал, что выдающегося продюсера отличает принцип: никогда не подходить к артистам с одними и теми же правилами, установками. Он движется синхронно с артистом, с его тематикой. Вы назвали песню «The Big Love Has Died». Для нас обоих эта песня была уникальной. Она очень отличалась от того, что я делал раньше. Я уже говорил про Чехова: когда пишешь песню, которая напоминает пьесу, продюсер тоже должен этому соответствовать. Если взять такие пьесы, как «Свадьба» или «Предложение» (две комедийных одноактных пьесы Чехова, — Прим. RS), в какой-то момент становится ясно, что там есть трагедия, что что-то такое должно произойти, но не очевидное, а непредсказуемое. Артист, занятый в пьесе, тоже это чувствует. И Тревор смог адаптироваться к подобной перемене, к смене структуры песни: там есть музыкальная связка, во время которой она происходит.
Раз уж вы заговорили о Чехове, давайте поговорим о России. Вы были здесь много раз, верно?
Да, много раз.
И как вам?
Я просто люблю Россию — как можно ее не любить? Фантастическая страна.
Мы знаем, что вы — один из самых востребованных у нас артистов для частных и корпоративных выступлений.
Да, я сыграл в России очень много частных концертов. Но не только в России, а и в других местах — например, на Сардинии. Но там тоже были русские!
А почему, как вы думаете, люди хотят оказаться к вам ближе, чем на обычном концерте?
Я не знаю. Но вы говорили об эмоциях. Думаю, дело в этом. Ведь русские вообще очень эмоциональные люди. Они готовы слиться душой с тем музыкантом, который дарит им хорошее, эмоциональное представление.
Название песни «Monascow» с нового альбома имеет какое-то отношение к Москве?
Ха, кое-какое!
Вы когда-нибудь хотели записать песню для фильма о Джеймсе Бонде?
Я бы с удовольствием, если бы представилась такая возможность. Но мне этого не предлагали — все еще жду. (Смеется.)
А как вам песня Сэма Смита?
Неплохая.
Вы написали бы лучше?
Необязательно. Но я уж точно написал бы ее по-другому. Музыкант вообще не должен никого повторять.
У меня есть довольно глупый вопрос: вы помните, как решили отныне брить голову?
Помню! Вопрос совсем не глупый, он забавный. Я очень хорошо помню этот день. Дело было в две тысячи... э-э-э... две тысячи... Нет, нет, не «две тысячи» — это было в 1992 году! Я шел по Мелроуз-авеню в Лос-Анджелесе и зашел в парикмахерскую. У меня тогда были дреды. Парикмахер посмотрел на меня, на мою голову, и сказал: «Нет, мы с дредами не работаем». Я ответил: «Все очень просто: снимите вообще все». Он переспросил: «Что, серьезно?» «Да», — ответил я. С тех пор так и хожу.
Никогда не думали вернуться к прежней прическе?
Нет, я думаю, что этот поезд давно ушел.
Свежие комментарии