Мадонна: «Зачем разделять секс и дух?»

«Она идет, — объявляет хореограф. — Всем надеть рога и маски». До «Грэмми» остается несколько дней. Двадцать два обнаженных до пояса, безукоризненно сложенных танцоров — на каждом инкрустированная драгоценными камнями маска и опасные черные бычьи рога — выстраиваются на репетиционной сцене Sony Pictures в Калвер-Сити в ожидании инспекции.

Из гримерной выходит Мадонна в костюме матадора — только без штанов. За ней торопятся парикмахер и визажист. На осмотр каждого танцора Мадонна тратит по меньшей мере 30 секунд, отмечая малейшие недостатки в том, как сидят на них кожаные костюмы и маски. «Масла на теле не нужно, — говорит она. — У меня уже была эта проблема в клипе. Можно взять увлажнитель для тела».

Возле трибун собрались двадцать восемь хористов — по большей части не столь впечатляющего телосложения. Каждому из них Мадонна уделяет еще больше внимания. Тех, кто носит очки, она спрашивает, могут ли они обойтись без них; советует некоторым сменить прическу или даже постричься («У волос есть одно хорошее свойство: они снова отрастают»); критикует бороды и бакенбарды, а одной кудрявой женщине начинает сама заплетать косу. Вся эта работа проделывается ради пяти минут эфирного времени: дебютного исполнения нового дип-хаусового сингла «Living For Love». В финале лежащая Мадонна взмоет над сценой на высоту четырех с половиной метров. Выглядит это замечательно — впрочем, она сама портит картину, спрашивая с высоты: «У меня сиськи не торчат?»

Между двумя прогонами на сцене появляются двое маленьких детей. Им по девять лет: мальчик Дэвид одет в белый льняной костюм, девочка Мерси — в синий свитер и юбку.

«Привет, мама!» — в унисон говорят они. Мадонна улыбается и дает своим младшим детям поцеловать свою руку. Пауза затягивается, и она начинает терять терпение. «У нас еще перерыв? — спрашивает певица в микрофон. — Или можем продолжать? У меня еще есть дела». Четыре дня спустя Мадонна сидит у себя дома на Манхэттене. В гостиной на втором этаже собрана впечатляющая коллекция искусства — в том числе Леже над камином и «Мое рождение» Фриды Кало, запросто стоящее на стопке книг. На стеклянном столике — семейные фотографии (здесь есть и детские снимки Мадонны), на пианино в углу — ноты: Мерси занимается музыкой. На полках — весьма разнородное собрание книг: от альбомов по искусству до «Последнего поворота на Бруклин»Хьюберта Селби и биографии покойного Джона Кеннеди-младшего, которого молва записывала Мадонне в любовники. Еще больше книг лежит на кофейном столике кремового цвета.

Сюда же я кладу два диктофона. Мадонна поправляет их, чтобы они лежали ровно в линию: «У меня обсессивно-компульсивное расстройство». Затем она спрашивает, кто я по знаку зодиака. Мой ответ — телец — ее, кажется, удовлетворяет. «Тельцы упрямые, — говорит она. — Не любят перемен. Но очень преданные».

Я смеюсь, а затем мне приходится убеждать Мадонну, что я не издеваюсь над астрологией. «А, хорошо, — отвечает она. — Нельзя быть человеком и смеяться над этим. Это ведь действительно наука. Разумеется, есть полно шарлатанов. И в целом, и в частностях».

Мадонна сильно утомлена — во-первых, у нее был ночной перелет, во-вторых, она уже не первый десяток лет страдает бессонницей. «Я сегодня утром занималась йогой», — говорит она, поудобнее устраиваясь на диване. На ней черная блуза Dolce & Gabbana с высоким воротом и юбка в тон, а еще туфли Prada. На шее висит маленький крестик, на зубах золотой грилз, на запястье часы от Джейкоба Арабо. «И буквально заснула в позе трупа. Но йога, собственно, и есть приготовление к смерти. Йоги умеют замедлять биение сердца. А в старости они уходят в лес, садятся в одной набедренной повязке и сами останавливают свое сердце. Вот что такое йога: это не скручивание себя в крендель, а подготовка к смерти. Уход от желаний. Отлично мы начинаем интервью!».

Я всегда так делала, это привычка, сформированная годами. Это распространяется у меня на все, особенно на кино. Я хочу видеть все. Если это касается меня, входит в мое шоу, значит, я должна в этом участвовать. Сюда входит все — от создания музыки до поверхности пола, прически, пуговиц, бантов, заклепок и ширинок. С чего это началось, я не знаю, но с годами все стало только хуже. (Смеется.)

Да, или лучше. Я считаю, что детали важны.

Я не думаю о прежних альбомах, просто двигаюсь вперед. Забавно, что когда я работаю с другими людьми, они все время вспоминают предыдущие работы. Дипло все время хотел, чтобы бас был как в «Vogue» или «La Isla Bonita». А я говорила: «Нет, давайте двигаться дальше».

Да, потому что часто бывает полезно оглянуться и вспомнить, как девчонка из Детройта приехала в Нью-Йорк.

То, что произошло в моей жизни, — полнейшее безумие. Если подумать, у меня была фантастическая жизнь. Я знала стольких потрясающих людей. На «Грэмми» я встретила продюсера «Like A Prayer» Найла Роджерса и крепко-крепко его обняла. Я столько всего пережила. Иногда я тоскую по невинности тех времен. Жизнь была другой. Нью-Йорк был другим. Музыкальный бизнес был другим. Я скучаю по той простоте и наивности.

Я считаю, что королева — я. Но я не единственная королева. Есть место и для других. У нас разные королевства.

Я тоже не думаю, что ей нужна моя корона. В нашем мире люди любят сталкивать женщин лбами. Поэтому мне нравится, когда другие женщины занимаются тем же, чем и я. Нам важно поддерживать друг дружку. Я только один раз сказала что-то плохое о Леди Гаге — когда мне показалось, что она внаглую украла у меня песню. К «короне» или «творческому пространству» это не имеет никакого отношения. У нее свое дело. Я считаю ее очень талантливой певицей и композитором. Была только одна эта маленькая история, а ее раздули в какую-то страшную вражду. По-моему, это очень скучно. И вообще мне на это уже наплевать.

Да — и то и другое. Один из моих помощников, кстати, на днях нашел мой дневник 1991 года. И там то же самое: я так же, как и сейчас, жалуюсь на бессонницу. Некоторые вещи не меняются. В каком-то смысле это обнадеживает.

Рецензия RS: Madonna — «Rebel Heart»

Я думаю, когда умерла моя мама. Мне вообще всегда было нелегко заснуть.

Если выходит проспать шесть часов, то есть ощущение, что день получится пережить. Но я не только делаю карьеру, но и стараюсь быть хорошей матерью. Приходится часто делать перерывы, заниматься с детьми, потом возвращаться к работе. Я никогда не заканчиваю работу в студии раньше двух ночи, а в семь утра мне уже нужно вставать: дети. Так что сплю я мало.

Когда долго не спишь, начинаешь сходить с ума. Но я не понимаю и людей, которые дрыхнут по двенадцать часов. Для меня это невероятное потворство своим слабостям: спать до полудня. Как можно! Я так не делала, даже когда была тинейджером.

Шило в заднице? Да, это правда. Не люблю терять время.

Да, он мне очень понравился. Это действительно история про меня. Я смотрела его со всеми моими детьми, он их совершенно зачаровал — у них просто не было слов. Больше всех сказал мой сын Дэвид — но это потому, что из всех моих детей он самый говорливый. У него сейчас нет проблем, до подросткового возраста ему еще далеко. Он сказал: «Хочу, чтоб и у меня были руки в крови». Когда один из героев сказал: «Я лучше буду 34-летним гением, который чего-то добился и сдох от передоза героина, чем доживу до девяноста трех, ни черта не сделав в жизни». И я такая: «Да!» Я думаю точно так же. Ну, вы понимаете, не…

Да, не в этом смысле. В смысле веры в себя, желания чего-то добиваться, идти сквозь огонь, делать то, что ты хочешь. После автокатастрофы выбираться из машины всему в крови, чтобы отыграть концерт — да, это про меня. Точно про меня.

О, у меня были такие учителя.

О да. Он был жесток. Он не знал жалости, ходил с палкой и запросто мог тебя ударить. И говорил ужасные вещи: «Ты чего приперлась и стоишь в такой позе? А ну пошла вон!» Он не терпел лени, жалоб. Многое делал так же, как учитель из фильма. Но если у тебя что-то получалось, он хвалил. Именно он сказал мне: «Тебе нужно выбираться отсюда и ехать в Нью-Йорк. У тебя есть талант».

Если бы не случилось еще много чего, жизнь пошла бы по другому пути. Если бы не умерла моя мама, если бы я выросла в полной семье, я бы, наверное, осталась в Мичигане и стала учительницей. Мне ведь очень повезло с учителями. Мои преподаватели по искусству, английской литературе, русской истории очень помогли мне сформироваться как творческому человеку. Довольно долго я хотела стать Джорджией О’Киф (американская художница, — прим. RS). Но однажды моя преподавательница подошла ко мне, треснула меня по голове свернутым листом бумаги — все мои учителя меня колотили! — и закричала: «Ты ужасно рисуешь! Ты никогда не станешь художницей! Ты танцовщица — вот и иди пляши!»

Были и такие люди, как моя мама. Например, Кристофер, мой учитель балета, был первым моим знакомым геем. Он, когда я еще училась в старших классах, тайком провел меня в гей-клуб и открыл мне глаза на целый мир. Не просто на гей-культуру, а на то, что можно быть другим.

Желание создавать неприятности? (Смеется.) Я выросла в провинции, пригороде, где люди не умеют мыслить широко. Я чувствовала, что мое место не здесь, что я здесь чужая. Если меня не принимали в школе, я делала только хуже. Я думала: «Я вам и так не нравлюсь. Так идите же к черту, я зайду еще дальше. Как вам мои волосатые подмышки?» Этот дух был у меня в крови. У меня не было мамы. Возможно, дело в этом. Мне никто не говорил: «Так нельзя себя вести». У меня был отец, старшие братья. Была мачеха, но с ней у меня не сложилось никаких отношений. Так что мне было не с кого брать пример.

Да. Отец был со мной очень строг. Я понимала, что это несправедливо: они свободны, а я нет, у меня куча обязанностей, а у них никаких. А еще католические правила. Почему это они носят штаны, а я обязана ходить в платье? Я спрашивала у отца: «Что, Иисус будет меня меньше любить, если я надену штаны? Я попаду в ад?» Я хотела понять, почему люди слепо следуют правилам. Почему девочки должны вести себя определенным образом, а мальчики не должны? Почему мальчики приглашают девочек на свидание, а не наоборот? Почему девочкам надо брить ноги, а мальчикам нет? Все мое взросление было полно неотвеченных «почему». И поскольку мне не отвечали, я всюду, фигурально выражаясь, раздувала пожар.

Я просто продолжала в том же духе. Поток «почему» только усилился. Все говорили: «Ты одеваешься как шлюха — значит, ты тупая». Или: «Ты пропагандируешь сексуальность, значит, ты шлюха и делаешь это ради внимания. У тебя нет никакого таланта». И я опять не понимала: «Почему? Почему я не могу быть и сексуальной, и умной? Почему я не могу ходить по сцене походкой Мика Джаггера, чтобы меня при этом не обозвали проституткой? Почему?»

Совершенно верно. Провокация — часть моей природы. Я ничего не могу с этим поделать. Но у меня всегда хорошие намерения.

Ну да. (Смеется.) Что, спровоцировать вас? Вы же не хотите сказать, что не знаете ответа на ваш вопрос?

Да что вы? Я разве такое говорила? Возможно, было время, когда я не вела себя провокационно. Это было, когда я была замужем. Вот так.

Мой бывший муж (режиссер Гай Ритчи, — прим. RS), кажется, всего этого не одобрял. Или, может быть, не понимал. Вряд ли он понимал мое провокационное поведение. Например, ему совсем не понравилось, когда я на сцене поцеловала Бритни Спирс. Была ли это провокация? Мне кажется, да. Хотя сегодня уже не была бы.

Да, но, я думаю, все делают одну и ту же ошибку: надеются изменить людей, с которыми близки. Но изменить не получается. Люди остаются собой. И меняются только тогда, когда чувствуют, что пришло время.

(Смеется.) Действительно, пристрастилась — в Риме. А потом я жила в Англии и хотела прочувствовать все английское, так что много ходила по пабам. А если ходишь в пабы, приходится любить пиво.

Что надо сделать домашнее задание? Я говорю: «Хотите изменить мир? Хотите стать кем-то?» У Рокко герои — люди вроде Боба Марли. Дэвиду нравится Майкл Джексон. А я говорю им: «Образование для бунтаря очень важно». Да и дисциплина тоже: если что-то начал, доводи до конца. Только так в жизни можно чего-то добиться.

Работает. Есть, конечно, и другое оружие: «Во всем мире множество детей мечтают пойти в школу и не могут себе этого позволить, а ты тут ноешь. Заткнись и марш в школу!» Они ездят со мной в Африку, видят, как дети там ходят в школу, которую я построила, и видят, как эти дети благодарны за то, что могут босиком ходить в школу и сидеть в здании из двух классов, за самыми простыми партами. Это, конечно, ставит мозги на место.

А что значит «деспотичной»? Командиршей? А разве бывают другие матери? Да, я очень слежу за ними, я очень упряма. Но моя дочь только что поступила в колледж, и значит, я должна ее отпустить. Я больше не могу ей командовать. Она делает то, что хочет — осознание этого помогло мне расстаться с деспотизмом.

В каждом сидит такая возможность. Важно то, даете ли вы ей развиться. Не нужно быть поп-звездой, чтобы почувствовать склонность к разрушению или саморазрушению. Но саморазрушение означает зацикленность на себе, а тот, кто растит детей, не может себе этого позволить. А тот, кто занимается духовными практиками, постоянно смотрит на себя как на небольшой фрагмент большой картины. И мысль о принесении пользы людям — она заставляет ценить жизнь.

Ай, какое нехорошее слово! Действительно об этом? Не знаю. Может быть, вы воспринимаете их слишком буквально?

А о каких песнях вы говорите?

О сексе я всегда пишу с иронией. Люди этого совершенно не понимают. Очевидно же, что «Holy Water» — это юмористическая песня.

Сначала я хотела записать два альбома. Один — озорной, провокационный. А второй был бы романтичным, показывал бы мою уязвимую сторону.

Интересоваться сексом?

А почему бы и нет? Повторяю: я против убеждения, что нельзя быть и тем и другим. Нет такого закона, что нельзя заниматься духовными практиками и интересоваться сексом. На самом деле при правильном настрое сознания секс подобен молитве. Он может быть чем-то божественным. Зачем же разделять секс и дух?

Нет. Я сказала и тут же подумала: «Ой, получилась цитата из моей песни. Здорово». Я много лет занималась каббалой с преподавателем, и мы с ним обсуждали секс. Я также хотела понять Коран и изучала ислам с мусульманским ученым. В Ветхом завете, в Коране не говорится, что секс — это плохо. Есть некоторые религиозные группы, которые заклеймили секс как грех. Я всегда пыталась открыть людям глаза на то, что секс — это не стыдно.

Помните, какой поднялся шум, когда вышел мой фильм «В постели с Мадонной»? А теперь у каждого есть свое реалити-шоу, и никого это не смущает. А как меня крыли за книгу «Секс»! Что-то я не вижу, что бы люди критиковали Ким Кардашьян. Видимо, пришлось мне стать козой отпущения.

(Смеется.) Нет, я не отношу себя ни к какому религиозному течению. Для меня важны разные аспекты разных верований, и я вижу связь между всеми религиями. Я не обращалась в иудаизм. Я, как вам известно, много лет изучала каббалу, и многое из того, что я делаю, связано с иудаизмом. Я каждую субботу слушаю Тору. Я соблюдаю Шаббат. Я произношу некоторые молитвы. Мой сын прошел бар-мицву. Да, со стороны кажется, что я иудейка, но для меня все эти ритуалы — ветви Древа жизнесознания. Я скорее ощущаю себя израильтянкой, чем иудейкой. Колена Израиля существовали до появления иудаизма. Нужно знать свою историю. Еврейка ли я? Многие скажут — да, ты ведь делаешь то же, что и евреи. Но я делают и то, что люди делали до всякого иудаизма. И я верю в то, что мои практики связаны с чем-то более глубоким, чем религия, с чем-то, включающим в себя все религии, в том числе иудаизм. И христианство. И ислам.

Мне нравятся кресты. Для меня история о распятии Христа многое значит. Христос был евреем, принес в мир огромные перемены. Думаю, его современники не любили его как раз потому, что он учил возлюбить своего ближнего как самого себя. Иными словами, говорил, что один человек не лучше другого.

Да, настоящее сердце-бунтарь.

Он блестящий безумец. Он не умеет сдерживать себя. Он говорит все, как думает — поэтому часто и несет нечто возмутительное. Но если заставить его как следует уделять работе внимание, у него появляются великолепные идеи. Он сводил меня с ума: у него все время были параллельные дела. А я как раз писала альбом о том, как жить с людьми, которые не могут оторваться от телефона, от Твиттера, сосредоточиться и дописать песню. Мне казалось, что я бегаю за ним с сачком. Но такой человек нужен музыкальному бизнесу, потому что все сейчас сделались такими политкорректными, что просто тошнит. Я не всегда с ним соглашаюсь, мне даже не всегда нравится его музыка. Но самого его я люблю. Он, правда, слишком серьезно относится к наградам. Меня никогда не занимает, кто победил, кто проиграл — по-моему, это не так важно.

Специально? Я этого не знала. У нее есть свое мнение, она против норм. Так что в этом отношении она действительно похожа на меня. Я вижу, что на нее наседают, потому что считают ее пай-девочкой, поэтому, конечно, я хочу ее поддержать.

Совершенно ужасный.

Не игнорирую — принимаю к сведению. Никто сегодня не позволит себе написать в инстаграме что-то плохое о чернокожих или геях, но на моем возрасте все хотят оттоптаться. Я думаю: «Чем это отличается от расизма, от любой дискриминации? Меня судят по возрасту. Почему это считается нормальным?» Когда женщины достигают определенного возраста, им полагается больше не вести себя определенным образом. Но я, как и всегда, отказываюсь подчиняться правилам.

Да. Я говорю: «Вот как, ублюдки, выглядит 56-летний зад».

В каком-то смысле я никогда не умру: искусство бессмертно. То, что мы оставляем после себя, то, что мы создаем, наша энергия в мире — пребудет вечно. Физическое тело устроено так же, как стул, здание, цветок, но те революции, которые мы совершаем, — это вечно. Так что мы умеем достигнуть бессмертия, и поэтому я меньше боюсь смерти.

Да. Разумеется.

В любви я не сомневаюсь никогда. Я живу ради любви. Сами послушайте мои песни!